Автор: Мириамель
Рейтинг: PG-13
Пейринг/Персонажи: подразумевается Шут/Фитц, Пчёлка, косвенно кое-кто ещё из старых знакомых
Тип: джен
Жанр: драма
Размер: кол-во слов: 1 112
Статус: закончен
Отказ: Все права на мир принадлежат Робин Хобб
Аннотация: Таймлайн — несколько лет после «Убийцы Шута». Фитц и Шут ищут пропавшую Пчёлку.
Выбранная тема: Самая сильная магия
По мере того, как я приближался, лицо ребёнка становились всё отчётливее, и сомнений больше не оставалось: это не Пчёлка. В груди что-то оборвалось, надежда сменилась тоскливой тревогой. Шут сжал моё плечо, но всё так же молчал.
Ребёнок впереди — белый, ещё белее, чем моя дочь. Он так походил на Шута во времена, когда тот служил королю Шрюду, что я невольно обернулся — убедиться, что настоящий Шут остановился за моей спиной.
Ребёнок нам не обрадовался. Настороженный, как бродячая собака при виде людей, приближающихся к её выводку. Какой-то миг мне казалось, будто он жмётся к земле, встопорщив шерсть на загривке, но я моргнул, и наваждение пропало. Передо мной снова стоял всего лишь ребёнок — маленький, озлобленный, чумазый, закутанный в рваную овчину.
— Не бойся, — сказал я. — Мы тебя не обидим. Позволь нам подойти и поговори с нами.
Хоть это и не Пчёлка, это всё равно ребёнок, наверняка голодный и замёрзший в зимнем лесу. За свою жизнь я устал растрачивать заботу на чужих детей, но выбора у меня не было. Бросить щенка — немыслимо, знал я, и услышал согласное ворчание Ночного Волка почти так же отчётливо, как будто он до сих пор был со мной.
Протянув руки ладонями вверх, я медленно пошёл навстречу. Я надеялся, что ребёнок хотя бы умеет говорить, иначе хлопот с ним не оберёшься.
Следом ступал Шут — всё так же молча. Он стал удивительно неразговорчив с три недели назад — с тех пор, как мы обнаружили мёртвых Прислужников — и ни одного из детей Белых.
Когда мы остановились в десяти шагах, ребёнок приподнял губы в оскале, и я непроизвольно ответил тем же. Ребёнок слишком мал, рассудок уверял, что я мог бы ответить и помягче, но первая непроизвольная реакция — поставить зарвавшегося щенка на место.
Почему ты не Пчёлка, хотелось сказать мне. Почему выжил ты, а не она.
— Позволь нам поделиться с тобой едой и одеждой, — вместо того предложил я и сам поразился, как устало прозвучал мой голос.
Ребёнок — теперь я был почти уверен, что это мальчик, — медленно пятился, не сводя с меня взгляда. Он не оглядывался, но умудрялся так переставлять ноги, что не зацепился ни за один из припорошенных первым снегом корней, не налетел спиной ни на один ствол.
У мальчика были огромные светло-серые глаза со сжавшимися в точки зрачками. Ярко светило солнце, и я удивился, как ему удаётся не щуриться. Во взгляде не заметно было ни детской открытости, ни мудрости и понимания, которые можно было бы ожидать от пророка, ни любопытства, свойственного любому разумному существу. Я против воли представил час его зачатия, как его отца заставили осеменить его мать против воли обоих. В попытке получить желаемое потомство, будто речь шла о племенных животных. Знал ли когда-нибудь этот ребёнок любовь?
Ребёнок прянул в сторону. Без предупреждения, не меняя выражения лица, будто порывом ветра сдуло осенний лист. Он отбежал на несколько десятков шагов и замер, выглядывая из-за дерева, напряжённый, будто готовый к атаке зверь. Если бы он не был нечувствителен для Уита — точно так же, как и Шут, — я бы решил, что он связан с хищником, вернее всего — с волком.
Я тут же обернулся. Из-за стволов выглядывали другие дети. Они держали в руках камни и заточенные палки, их лица не выражали ни страха, ни ненависти, ни предвкушения. Ни одного из них я не мог почувствовать Уитом. Я метался взглядом от одного лица к другому. Все они были белыми, и ни одно из них не было лицом Пчёлки.
Шут вскинул руки, показывая, что у него нет оружия, и я последовал его примеру.
— Мы пришли не как враги, — проговорил Шут, и его голос, хоть и негромкий, отчётливо прозвучал в разлитой по лесу тишине.
Дети наступали неторопливо и неотвратимо.
— Я не стану на них нападать, — сказал я, твёрдо уверенный, что не притронусь ни к топору, ни к охотничьим ножам. Теперь я знал, кто убил Приспешников. Хватило нескольких мгновений, чтобы понять, кто нас окружал. Зверёныши, юные, но безжалостные охотники, вот кем были эти дети. Если бы я не знал, как с ними обращались, я пришёл бы в ужас от их жестокости. Но зная всё, я не мог чувствовать к ним ненависти.
А может быть, меня затопила усталость, размывая остальные чувства, из-за того, что я понял: Пчёлке не место среди них. У неё не было ничего общего с детьми, чьи повадки более всего напоминали повадки подросших волчат. Я отстранённо подумал, что следовало прорваться через сужающийся круг Белых детей и продолжить поиски. Но вместо этого я лишь хотел опуститься на землю и сдаться. Я больше не верил, что смогу спасти Пчёлку. Кажется, в те мгновения я достиг своего предела.
Лицо Шута изменилось. Пропал испуг, тонкие губы растянулись в широкой озорной улыбке, а глаза заискрились. За спиной раздалось звонкое и родное:
— Стойте! Не нападать! Они — стая!
Она произнесла «стая» так, что моё сердце пропустило удар. Во всём мире только одно существо вкладывало в него столько тепла и гордости, уверенности и любви.
Я обернулся. Краем глаза заметил, как расслабились дети, как из их фигур ушла напряжённость, как они стали уходить, побросав палки и камни. Кто-то зевнул, кто-то показал язык приятелю, кто-то помчался вприпрыжку куда-то прочь. Но мне было всё равно, я желал смотреть только на дочь, которую искал столько лет.
Голоса Пчёлки и слов, по которым я скучал двадцать лет, было достаточно, чтобы я расчувствовался и едва вспомнил, что надо поднять щиты Скилла.
Она не бросилась мне на шею, не завизжала от восторга, но на её лице явственно проступила радость. Она пригласила меня и Шута последовать за ней, и мы увидели убежище, где жили дети: неказистое, слепленное без всякого понятия о красоте, но крепкое и тёплое. Такое, наверное, мог бы построить волк, если бы у него были человеческие руки.
— У нас есть мясо, — сказала Пчёлка и пригласила нас отведать угощение.
Шут не понял, почему я вздрогнул при слове «мясо», почему интонация, с которой оно было произнесено, заставило моё сердце биться чаще. Только Ночной Волк говорил о мясе как о том, что имеет особенную ценность, как об источнике жизни и силы. И вот теперь я услышал что-то похожее от своей дочери.
Мне кажется, точно так же Шут не понял, что скрывается за словом «стая», прозвучавшем из уст Пчёлки, и за хищными повадками детей. Я решил, что объясню ему позже, расскажу, что всё понял по повадкам детей и по тому, как поглядывали они на Пчёлку — как на своего вожака.
Я ещё не знал, каким способом Ночной Волк научил мою дочь выжить самой и спасти остальных детей, не знал, какая магия позволила ему вернуться, чтобы хранить моего детёныша. Но в данный момент это было неважно. На моих глазах выступили слёзы, и я произнёс мысленно, надеясь, что он услышит:
Спасибо тебе. Спасибо, я…
Ответ прозвучал ещё громче, ещё отчётливее, чем звучал прежде в моих воспоминаниях:
У тебя растёт сильная самка. Когда придёт её время щенится, она сумеет позаботиться о детёнышах.
Я не помню, чтобы чьи-либо ещё слова отзывались в моём сердце такой гордостью.
Ребёнок впереди — белый, ещё белее, чем моя дочь. Он так походил на Шута во времена, когда тот служил королю Шрюду, что я невольно обернулся — убедиться, что настоящий Шут остановился за моей спиной.
Ребёнок нам не обрадовался. Настороженный, как бродячая собака при виде людей, приближающихся к её выводку. Какой-то миг мне казалось, будто он жмётся к земле, встопорщив шерсть на загривке, но я моргнул, и наваждение пропало. Передо мной снова стоял всего лишь ребёнок — маленький, озлобленный, чумазый, закутанный в рваную овчину.
— Не бойся, — сказал я. — Мы тебя не обидим. Позволь нам подойти и поговори с нами.
Хоть это и не Пчёлка, это всё равно ребёнок, наверняка голодный и замёрзший в зимнем лесу. За свою жизнь я устал растрачивать заботу на чужих детей, но выбора у меня не было. Бросить щенка — немыслимо, знал я, и услышал согласное ворчание Ночного Волка почти так же отчётливо, как будто он до сих пор был со мной.
Протянув руки ладонями вверх, я медленно пошёл навстречу. Я надеялся, что ребёнок хотя бы умеет говорить, иначе хлопот с ним не оберёшься.
Следом ступал Шут — всё так же молча. Он стал удивительно неразговорчив с три недели назад — с тех пор, как мы обнаружили мёртвых Прислужников — и ни одного из детей Белых.
Когда мы остановились в десяти шагах, ребёнок приподнял губы в оскале, и я непроизвольно ответил тем же. Ребёнок слишком мал, рассудок уверял, что я мог бы ответить и помягче, но первая непроизвольная реакция — поставить зарвавшегося щенка на место.
Почему ты не Пчёлка, хотелось сказать мне. Почему выжил ты, а не она.
— Позволь нам поделиться с тобой едой и одеждой, — вместо того предложил я и сам поразился, как устало прозвучал мой голос.
Ребёнок — теперь я был почти уверен, что это мальчик, — медленно пятился, не сводя с меня взгляда. Он не оглядывался, но умудрялся так переставлять ноги, что не зацепился ни за один из припорошенных первым снегом корней, не налетел спиной ни на один ствол.
У мальчика были огромные светло-серые глаза со сжавшимися в точки зрачками. Ярко светило солнце, и я удивился, как ему удаётся не щуриться. Во взгляде не заметно было ни детской открытости, ни мудрости и понимания, которые можно было бы ожидать от пророка, ни любопытства, свойственного любому разумному существу. Я против воли представил час его зачатия, как его отца заставили осеменить его мать против воли обоих. В попытке получить желаемое потомство, будто речь шла о племенных животных. Знал ли когда-нибудь этот ребёнок любовь?
Ребёнок прянул в сторону. Без предупреждения, не меняя выражения лица, будто порывом ветра сдуло осенний лист. Он отбежал на несколько десятков шагов и замер, выглядывая из-за дерева, напряжённый, будто готовый к атаке зверь. Если бы он не был нечувствителен для Уита — точно так же, как и Шут, — я бы решил, что он связан с хищником, вернее всего — с волком.
Я тут же обернулся. Из-за стволов выглядывали другие дети. Они держали в руках камни и заточенные палки, их лица не выражали ни страха, ни ненависти, ни предвкушения. Ни одного из них я не мог почувствовать Уитом. Я метался взглядом от одного лица к другому. Все они были белыми, и ни одно из них не было лицом Пчёлки.
Шут вскинул руки, показывая, что у него нет оружия, и я последовал его примеру.
— Мы пришли не как враги, — проговорил Шут, и его голос, хоть и негромкий, отчётливо прозвучал в разлитой по лесу тишине.
Дети наступали неторопливо и неотвратимо.
— Я не стану на них нападать, — сказал я, твёрдо уверенный, что не притронусь ни к топору, ни к охотничьим ножам. Теперь я знал, кто убил Приспешников. Хватило нескольких мгновений, чтобы понять, кто нас окружал. Зверёныши, юные, но безжалостные охотники, вот кем были эти дети. Если бы я не знал, как с ними обращались, я пришёл бы в ужас от их жестокости. Но зная всё, я не мог чувствовать к ним ненависти.
А может быть, меня затопила усталость, размывая остальные чувства, из-за того, что я понял: Пчёлке не место среди них. У неё не было ничего общего с детьми, чьи повадки более всего напоминали повадки подросших волчат. Я отстранённо подумал, что следовало прорваться через сужающийся круг Белых детей и продолжить поиски. Но вместо этого я лишь хотел опуститься на землю и сдаться. Я больше не верил, что смогу спасти Пчёлку. Кажется, в те мгновения я достиг своего предела.
Лицо Шута изменилось. Пропал испуг, тонкие губы растянулись в широкой озорной улыбке, а глаза заискрились. За спиной раздалось звонкое и родное:
— Стойте! Не нападать! Они — стая!
Она произнесла «стая» так, что моё сердце пропустило удар. Во всём мире только одно существо вкладывало в него столько тепла и гордости, уверенности и любви.
Я обернулся. Краем глаза заметил, как расслабились дети, как из их фигур ушла напряжённость, как они стали уходить, побросав палки и камни. Кто-то зевнул, кто-то показал язык приятелю, кто-то помчался вприпрыжку куда-то прочь. Но мне было всё равно, я желал смотреть только на дочь, которую искал столько лет.
Голоса Пчёлки и слов, по которым я скучал двадцать лет, было достаточно, чтобы я расчувствовался и едва вспомнил, что надо поднять щиты Скилла.
Она не бросилась мне на шею, не завизжала от восторга, но на её лице явственно проступила радость. Она пригласила меня и Шута последовать за ней, и мы увидели убежище, где жили дети: неказистое, слепленное без всякого понятия о красоте, но крепкое и тёплое. Такое, наверное, мог бы построить волк, если бы у него были человеческие руки.
— У нас есть мясо, — сказала Пчёлка и пригласила нас отведать угощение.
Шут не понял, почему я вздрогнул при слове «мясо», почему интонация, с которой оно было произнесено, заставило моё сердце биться чаще. Только Ночной Волк говорил о мясе как о том, что имеет особенную ценность, как об источнике жизни и силы. И вот теперь я услышал что-то похожее от своей дочери.
Мне кажется, точно так же Шут не понял, что скрывается за словом «стая», прозвучавшем из уст Пчёлки, и за хищными повадками детей. Я решил, что объясню ему позже, расскажу, что всё понял по повадкам детей и по тому, как поглядывали они на Пчёлку — как на своего вожака.
Я ещё не знал, каким способом Ночной Волк научил мою дочь выжить самой и спасти остальных детей, не знал, какая магия позволила ему вернуться, чтобы хранить моего детёныша. Но в данный момент это было неважно. На моих глазах выступили слёзы, и я произнёс мысленно, надеясь, что он услышит:
Спасибо тебе. Спасибо, я…
Ответ прозвучал ещё громче, ещё отчётливее, чем звучал прежде в моих воспоминаниях:
У тебя растёт сильная самка. Когда придёт её время щенится, она сумеет позаботиться о детёнышах.
Я не помню, чтобы чьи-либо ещё слова отзывались в моём сердце такой гордостью.