Ловушка (моё творение).

[robinhobb]

Название: "Ловушка".
Автор: Ниентари.
Фэндом: Сага о Шуте и Убийце.
Пейринг: Фитц/Шут.
Таймлайн: «Золотой Шут», вскоре после той самой сцены, в которой Фитц, преисполнившись праведного гнева, напускается на влюблённого в него Шута.
Рейтинг: R. До энцы, на мой извращённый вкус, всё же не дотягивает.
Жанр: romance, angst (Фитц такой Фитц, Ниентари такая Ниентари).
Предупреждение: как бы я ни старалась, вся эта история неприятно попахивает ООС.
Дисклеймер: все персонажи принадлежат Робин Хобб. Я только поиграю немного и поставлю на место!
Содержание: Фитц не готов признать, что испытывает по отношению к Шуту нечто большее, чем дружеские чувства, поскольку тот мужчина. Но что, если заставить его хоть ненадолго забыть об этом досадном обстоятельстве?
От автора: в моём окружении имеется всего один человек, знакомый с каноном, а я хотела бы услышать мнение поклонников Робин Хобб, поэтому решилась-таки выложить свой фанфик сюда. Авось кому-то понравится. Впрочем, кидаться тапками тоже отнюдь не возбраняется. =)

читать

Время перевалило далеко за полночь. В роскошных покоях лорда Голдена воцарилась темнота, и только в глубине очага сгрудилась кучка оранжевых угольков, сонно подмигивающих друг другу. Что ж, я уже потерял надежду застать здесь Шута, в этот поздний час или в любой другой. Его не стало с того самого момента, когда я, не сумев вовремя остановиться, устроил безобразные разборки, окончательно и бесповоротно перечеркнувшие всё, что когда-либо связывало нас. Заговаривая с ним в последующие дни, я пытался таким образом вернуть его к жизни, но неизменно натыкался на безразличную маску джамелийского аристократа.
Нынешний вечер я провёл в «Заколотой свинье», но нескольким кружкам крепкого эля не удалось смягчить едкую горечь моих дум. Вместо этого собственная память атаковала меня, словно растревоженный улей. Однако воспоминания не жалили; они давили меня, толкаясь между собой за право причинить мне больший ущерб.
Бессмысленная жестокость, с которой я оттолкнул от себя единственного друга. Унизительные сплетни о характере наших отношений, выдуманные подробности которых смаковал весь замок от напыщенных придворных и любопытных менестрелей до последней прачки с мозолистыми ладонями. Кровоточащая рана, оставшаяся в моём сердце после гибели Ночного волка, и зияющая пустота, разверзшаяся в сознании, где я привык слышать его голос, сочувственный и ободряющий. Разгильдяйское поведение Неда, который ломал свою жизнь прямо у меня на глазах, не позволяя мне вмешаться и пропуская мимо ушей мои советы. Наконец, неизбывная тоска по Молли, единственной женщине, которую я по-настоящему любил, и боль от мысли о том, что наша дочь выросла, называя отцом другого человека. Я ощущал на своих плечах свинцовую тяжесть каждой перенесённой потери, каждой испытанной обиды, каждой допущенной ошибки, каждого прожитого года, дня и часа.
Я не был по-настоящему пьяным, но чувствовал себя совершенно разбитым. Когда я нетвёрдой походкой направился к своей каморке, моим единственным намерением было завалиться на кровать и мрачно смотреть в потолок до тех пор, пока сон не сомкнёт мои веки. Но тут из-за закрытой двери спальни, куда я не имел доступа даже в лучшие времена, донёсся голос Шута, на этот раз лишённый малейшей примеси джамелийского акцента: «Не мог бы ты зайти ко мне, Фитц?» Сердце пропустило удар. «Фитц», а не «Том Баджерлок». Означает ли это, что он готов простить меня?
Однако, ещё не успев толком приглядеться в полутьме к его силуэту, освещённому тёплым мерцанием нескольких свечей, я почувствовал: что-то не так. Когда же он лёгким движением повернулся мне навстречу, я застыл в дверном проёме, проглотив язык и закипая от изумления, обиды и досады, к которым примешивалась и щепотка чего-то ещё. Я не мог найти определения новому ощущению, но примерно так, должно быть, чувствует себя бабочка, когда в её тело без предупреждения вонзается золотая булавка не толще паутинки. То существо, которое предстало передо мной, не имело ровно ничего общего с тем несуразным образом облачённого в женское платье мужеложца, что помимо воли нарисовался моему воображению в тот злополучный день, когда в Баккип прибыла Йек. Посреди спальни Шута стояла женщина, и янтарные глаза моего друга смотрели на меня с лица, которое однозначно принадлежало чужому человеку, несмотря на то, что казалось обманчиво знакомым. Просторное светлое платье незамысловатого покроя подчёркивало её золотистую кожу, босые ноги были украшены деревянными браслетами с причудливой резьбой, а распущенные волосы струились по плечам и загадочно переливались, оживлённые пляской изменчивого света. Я внезапно ощутил нехватку воздуха и сухость во рту. Эта женщина не нравилась мне. Её появление здесь не сулило ничего хорошего. Я не знал, чего мне хотелось больше: то ли опрометью выбежать из комнаты, то ли трясти непрошеную гостью из Бингтауна за плечи до тех пор, пока она не вернёт моего Шута - ведь, в конце концов, это именно она послужила косвенной причиной нашей размолвки. Мысль об этих загорелых плечах в моей хватке задержалась в сознании на миг дольше, чем следовало бы, и неожиданно показалась заманчивой. Её кожа должна быть прохладной и гладкой на ощупь. Кожа Шута…
Внешний вид которого никогда не вызывал у меня подобных помыслов, даже в те минуты, когда я искренне любовался им. Потому что я – мужчина, и Шут – тоже. Неужто этот маскарад так сильно меняет дело? Меня передёрнуло.
- Янтарь, не так ли? – мой голос прозвучал хрипло и глухо. – Отлично. Если ты решила…решил, - поправился я, - поиздеваться надо мной, я не стану задерживаться!
Моё лицо пылало от гнева. Я развернулся и уже готов был захлопнуть за собой дверь.
- Ты был прав, - мягко произнёс у меня за спиной тот самый женский голос, который использовал Шут при общении с Йек.
Я вновь оказался пригвождён к месту, настороженный и заворожённый. Какая-то часть моего рассудка кричала, чтобы я немедленно уходил, но я всё не двигался.
- Незачем было скрывать от тебя моё существование, - спокойно продолжала Янтарь. – Я считаю, нам пришло время узнать друг друга поближе.
Почему-то эта безобидная фраза заставила мою спину покрыться мурашками. Можно было сказать «узнать получше» или просто «познакомиться», однако прозвучало слово «поближе». Что, если это какой-то намёк?
Охваченный беспокойством, я и сам не заметил, как очутился в небольшом, но удобном кресле напротив закрытого окна. Открывшееся мне зрелище стоило того, чтобы заострить на нём внимание. На испещренном сложными узорами подоконнике благоухали заморские цветы с неизвестными мне названиями, а ставни были украшены маленькими, задорно ухмыляющимися солнышками, составленными из крошечных кусочков ткани. Я вспомнил несчётные образцы всевозможных оттенков жёлтого и оранжевого шёлка, не так давно замеченные мной в руках у лорда Голдена, и не смог сдержать улыбку. Шут родился далеко на юге, а потому всегда был теплолюбив и с трудом переносил холод.
Но Янтарь, похоже, приняла мою улыбку на свой счёт, и её лицо засияло в ответ. Я поспешно отвёл глаза и нахмурился. Я не хотел видеть её здесь, в этой комнате, где все до единого предметы – и мебель, покрытая резьбой с мастерством, подвластным лишь одному известному мне человеку, и выстроившиеся в ряд на полке удивительные куклы, которые, раз оказавшись в руках, вызывали желание не расставаться с ними никогда, и разноцветный ковёр без единой пылинки - носили на себе столь яркий отпечаток личности Шута… Очередной маски, которую примерил Белый пророк, когда ему понадобилось подружиться с бастардом принца Чивэла, и которую он теперь сбросил с себя, как ящерица избавляется от старой кожи.
«Слова не вмещают в себя и не объясняют человека. Только сердце, и только если оно хочет. Но, боюсь, твое сердце не хочет», - вот что сказал Шут, когда я, пожелав раз и навсегда выяснить, кто он такой в действительности, потребовал у него ответа.
Моё сердце знало лишь одно: кем бы ни был Шут на самом деле, я отчаянно нуждался в нём.
- Шут! – нерешительно позвал я, заранее понимая, что напрасно сотрясаю воздух. – Прекрати этот фарс, прошу тебя. Неужели ты всю жизнь собираешься наказывать меня за ту дурацкую ссору?
- Разве мы ссорились? – Янтарь приподняла брови с таким искренним недоумением, что я сам едва не поверил ей.
Я застонал и прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла и тщетно ломая голову в поиске правильных слов. Я жалел, что явился сюда. Мне не следовало прибегать по первому же зову Шута, учитывая, что он тоже был виноват в случившемся и холодно игнорировал мои неуклюжие попытки примирения. Лучше бы я притворился, что не расслышал, как Шут просил меня зайти. Кто вообще это был: Шут или Янтарь, которая заговорила его голосом лишь для того, чтобы заманить меня в ловушку?
- Может быть, кофе? – предложила Янтарь, ничуть не удручённая моим неприветливым молчанием.
- Я бы выпил чаю. – Я смущённо откашлялся и зло уставился в пол. Я не мог видеть в этой женщине Шута, а вот он, возможно, пристально следил за мной через жёлтые радужки её глаз, и от этого я чувствовал себя до странности неуютно.
Тем не менее, пока Янтарь ворошила угли в камине, вешала над огнём чайник и заваривала чай, я помимо воли наблюдал за ней. В её движениях не было игривой лёгкости Шута, зато в них ощущались достоинство и целеустремлённость.
Интересно, как Шут держался с другими мужчинами? Там, в Бингтауне? Имел ли он поклонников? Принимал ли подарки и комплименты? Я постарался отогнать от себя ужасное подозрение о том, что он мог зайти ещё дальше. «Ты думал, что я сохранял себя для тебя. Не льсти себе, Фитц Чивэл. Я сомневаюсь, что ты этого достоин», - голос Шута, некстати всплывший в моей памяти, был наполнен горечью и презрением, и я ощутил, как горят мои щёки.
Нет, нет и ещё раз нет. Я не мог рассматривать Шута и Янтарь как две грани одного целого, да и не хотел. Даже непонятное до конца соотношение между Шутом и лордом Голденом воспринималось значительно легче, несмотря на моё отвращение к последнему. Оба, по крайней мере, были мужчинами; я нисколько не сомневался в этом и никогда не принимал всерьёз глупые фантазии Старлинг. Шут – влюблённая в меня женщина! Да как ей только удалось додуматься до подобной нелепицы?
Впрочем, реальность, как это порой случается, потрясла меня ещё больше: Шут был влюблённым в меня мужчиной! Шут, который находился рядом со мной в минуты радости и печали. Шут, который пережил вместе со мной издевательства Регала и опасное путешествие в Каменный сад. Шут, который оплакивал Ночного волка и видел сокрушительную ярость пробудившихся драконов Элдерлингов. Шут, который читал мои дневники и прижимался ко мне в холодные ночи в поисках тепла и дружеского утешения. И которому недостаточно оказалось всего того, что мы уже разделили с ним… Это до сих пор не укладывалось в моей голове.
Мой взгляд скользнул по тонкой фигурке Янтарь, которая тем временем уже наливала мне чай, и задержался на смуглых лодыжках. Шут мечтал разделить со мной постель. Лорд Голден купался в женском внимании, но при дворе о нём чего только не болтали, и после своего шокирующего открытия касательно Шута я уже не был полностью уверен в необоснованности этих низменных слухов. А что насчёт Янтарь? Я фыркнул, когда в моей голове мелькнула порочная, хотя и довольно заманчивая картинка: полуобнажённая Янтарь в объятиях Йек, похожей на большую довольную кошку.
Как раз в этот момент Янтарь склонилась ко мне, протягивая изящную чашку в виде цветка, и опять улыбнулась. Я машинально забрал у неё чашку и крепко сжал, не обращая внимания на жар. Улыбка Шута могла быть робкой, загадочной, печальной, язвительной или вызывающей. Он часто улыбался так, словно видел нечто недоступное моему зрению. В улыбке лорда Голдена сквозило высокомерие, и его взгляд в такие моменты всегда был направлен на самого себя. Что касается Янтарь… Янтарь улыбалась так, как будто в целом мире не видела ничего, кроме меня. И ещё так, как будто с предельной чёткостью знала, чего хочет.
У меня на лбу выступил пот.
А потом я спохватился и вскочил, едва не расплескав горячий напиток. Янтарь отпрянула, и мне показалось, что на миг в её глазах промелькнуло испуганное выражение, но его почти сразу сменила прежняя уверенность.
- Извини, - буркнул я, чувствуя себя глупо, как никогда.
Лорд Голден принимал посетителей только в гостиной, а спальня Шута представляла собой запретную территорию. Между нами существовала негласная договорённость: я не осмеливался нарушать его уединение с тех самых пор, как много лет назад, будучи ещё королевским бастардом, обучающимся ремеслу убийцы, проник без приглашения в комнату Шута на вершине башни и обнаружил там то, что не было предназначено для чьих-либо глаз.
Разумеется, здесь стояло только одно кресло, и я занял его первым.
– Я не предложил тебе сесть… - виновато начал я, но тут же осёкся и замолчал, проклиная собственную непоследовательность: Янтарь, конечно, женщина, что бы ни скрывалось у неё под платьем, но обращаться с ней соответствующим образом означало плясать под дудку Шута. Непонятно, для чего он затеял эту игру и что пытается доказать, но даже думать противно, до чего всё может дойти, если я вздумаю продолжать в том же духе. Ничего у него не получится, мрачно решил я. Фитц Чивэл не тот человек, которого можно поймать на эту удочку.
Но вслух я этого сказать не смог, а потому неловкость и раздражение нарастали с каждой секундой.
Янтарь, явно не понимая моих терзаний, продолжала смотреть на меня в упор с сочувствием и любопытством, а потом вдруг негромко рассмеялась, и этот звук заставил меня вздрогнуть. Шут порой хохотал до слёз вместе со мной или надо мной, а бывало, что с его губ срывалось странное, сдавленное хихиканье, больше похожее на рыдание. Он был так непредсказуем, мой Шут. Янтарь, в противовес ему, производила впечатление рассудительного и уравновешенного человека, а её смех звучал как шум прибоя и не скрывал за собой ни горечи, ни надрыва.
Ты хороший актёр, Шут.
- Ты мой гость, - произнесла Янтарь успокоительным тоном. – Устраивайся поудобнее, мне вполне хватит и подлокотника.
Всё, казалось бы, сложилось не худшим образом: мне не пришлось действовать согласно собственному нелепому порыву, в котором я уже успел раскаяться. Но почему-то я твёрдо знал: во что бы мы сейчас ни играли, преимущество находится не на моей стороне. Вдобавок, стоило Янтарь устроиться на широком подлокотнике со своей чашкой, как я учуял исходивший от неё лёгкий аромат лаванды и с запозданием оценил разделяющее нас расстояние как слишком маленькое, но сообщать ей об этом теперь было бы глупо и бессмысленно. Я сомневался, что её так просто обидеть, но признаваться ей в своих опасениях было совершенно незачем.
Я отхлебнул немного чая, просто чтобы выиграть время. Напиток был сладким, но не приторным, и имел терпкий привкус шиповника.
- Ты можешь не отвечать мне, Шут. Но выслушать меня ты должен… - Я набрал в лёгкие побольше воздуха. – Я знаю, что наговорил тебе много лишнего. Но ты мой лучший друг, и я никак не ожидал от тебя такого, и потом, ты сам знаешь, как действует на меня эльфовская кора. В общем, я хочу попросить у тебя прощения и забыть об этом инциденте… - Я беспомощно пожал плечами, не зная, что ещё добавить.
- Ты ни в чём не виноват передо мной, - Янтарь, поджав губы, размешивала сахар серебряной ложечкой.
Это было уже слишком.
- А ты тоже хорош, - сердито бросил я, позволив себе слегка повысить голос. – Сначала обсуждаешь меня за моей спиной и позволяешь всяким людям думать невесть что, а потом…потом… - я внутренне сжался от мысли, что мои слова дополнительно увеличат разверзшуюся между нами пропасть.
Янтарь посмотрела мне прямо в глаза, твёрдо, однако без тени гнева или обиды.
- Я никак не возьму в толк, о чём ты говоришь, но, если уж тебе так важно это услышать, я не держу на тебя зла, Фитц Чивэл.
Ладно, можно попробовать другой путь. Если достучаться до Шута невозможно, стоит попытаться разговорить Янтарь, выяснить, что она собой представляет, где её слабые места и для чего Шут свёл меня с ней.
- Так значит, ты вырезала моё лицо на носовой фигуре корабля? – спросил я, чтобы завязать хоть какую-то беседу, и тут же прикусил язык: эту информацию я подслушал из её беседы с Йек.
Но Янтарь не рассердилась, а только улыбнулась моему смущению. А потом принялась рассказывать. О корабле Совершенном из семьи Ладлаков, неуравновешенном и подверженном внезапным сменам настроения от ребяческого веселья до приступов неконтролируемой ярости, когда он готов был крушить всё в пределах досягаемости, и том, что за всем этим скрывалось доброе и преданное сердце. О долгих беседах на заброшенном песчаном берегу и о том, как люк, к всеобщему негодованию проделанный ею не где-нибудь, а в капитанской каюте, впоследствии спас жизнь всей команде живого корабля. О том, как солёный ветер трепал её волосы, пока она, сидя на огромных ладонях носового изваяния, исправляла увечья, нанесённые его лицу чьим-то безжалостным топором, а далеко внизу рокотали волны, и о том, как его новые глаза, впервые открывшись, оказались синими, а вовсе не карими, как у меня.
Я исподтишка рассматривал Янтарь, пока она говорила. Она, очевидно, не отличалась ни энергичным упрямством Молли, ни обезоруживающей самовлюблённостью Старлинг, ни снисходительной ласковостью Джинны, но что-то в глубине моей души отзывалось на её присутствие таким волнением, что у меня перехватывало дыхание. Даже резковатые черты лица и плоская грудь ничуть не портили её в моих глазах.
Потом я моргнул, и наваждение пропало. Отчаянным усилием воли мне удалось удержать в равновесии покачнувшийся мир. Я мысленно закатил себе пощёчину. Эда и Эль! Неужели я дерзнул сравнивать мою драгоценную Молли с этой странной золотой женщиной с членом между ног? Уж не подсыпала ли она что-нибудь мне в чай? Шут никогда бы не поступил так со мной, но Янтарь отнюдь не вызывала у меня доверия.
Я подозрительно исследовал опустевшую чашку, но потом сообразил, что Янтарь ни разу не покидала поле моего зрения, а попытка отравить королевского шпиона и наёмного убийцу прямо у него на глазах – это выходка, достойная безумца.
Я мысленно выругался. Ну вот, ещё одно очко в её пользу.
Ладно, Шут. Сейчас я поднимусь и откланяюсь, сухо и безупречно учтиво, и ты не удержишь меня, даже если тебе удастся изобразить десять женщин сразу.
Янтарь забрала у меня чашку. Одну её руку скрывала тонкая кожаная перчатка, но прохладные пальцы второй на секунду, нечаянно или намеренно, коснулись моей руки, заставив сердце замереть в груди. Пока я собирался с мыслями, она успела поставить чашки на столик возле кровати и снова усесться на своё место, скрестив длинные ноги и задумчиво глядя на меня из-под прикрытых век, и заготовленные вежливые слова застряли в горле песчаным комом.
- Ты не против, если мы переставим кресло ближе к огню, и я немного поработаю? – спросила Янтарь.
- Что у тебя за работа? – кисло поинтересовался я, так как ничего другого не оставалось.
- Я делаю украшения из дерева, - охотно объяснила Янтарь. - В Бингтауне я одно время продавала их в собственной лавке, а здесь просто заполняю этим свободное время.
И спустя несколько минут я уже сидел возле камина, любуясь тем, как оранжевое пламя освещало сосредоточенное лицо Янтарь, отражаясь в тёмной глубине её зрачков, в то время как тонкие длинные пальцы вынимали из шкатулки гладкие блестящие бусинки и ловко нанизывали их на прочный кожаный шнурок, чередуя тёмные со светлыми, а мелкие с более крупными.
Шут за работой, бывало, не закрывал рта, чередуя забавные истории и песенки с возвышенными речами Белого пророка. Янтарь молчала, по-видимому, полностью поглощённая своим занятием.
И даже дыхание, что струилось из её лёгких, звучало иначе, чем у Шута.
Нет, Янтарь не имела с ним ничего общего. У Янтарь была своя жизнь и своя история. Она никогда не кувыркалась через голову, демонстрируя мне в полёте свой голый зад, и не раскланивалась, звеня бубенчиками на чёрно-белом шутовском костюме, перед толпой хохочущих людей. Не обращалась ко мне «Фитци-Фитц» и не донимала малопонятными разговорами о колесе истории, спасении мира и моей миссии Изменяющего. Не угощала меня абрикосовым бренди и не прижималась лбом к моему лбу, согревая невысказанной нежностью во взгляде.
Я совсем не знал её. Я не мог почувствовать себя свободно в её присутствии и не мог поделиться с ней сокровенными мыслями. Зато, наконец, я мог…
Мысль оборвалась, как будто устрашившись себя самой, зато кончики моих пальцев легонько коснулись подбородка Янтарь и медленно спустились к основанию шеи, а я следил за этим движением так, словно не принимал в нём участия.
- Час уже поздний… - резко заявил я, решительно вырываясь из объятий несбыточной грёзы наяву.
- В таком случае, приятных тебе снов, - ровным голосом отозвалась Янтарь.
«Что?!» – едва не вырвалось у меня. Я действительно намеревался уйти, но почему-то ожидал, что она станет уговаривать меня остаться. Я в замешательстве уставился на неё, пытаясь отыскать признаки разочарования на её спокойном лице, и их отсутствие странным образом ранило моё самолюбие.
Отступать было уже поздно, так что я поднялся на ноги и двинулся к двери, медленно и неохотно. Янтарь не насмехалась надо мной, подобно Шуту, и не говорила загадками, а была дружелюбна и обходительна, и всё-таки, каким же дураком я себя ощущал!
Но спустя всего несколько шагов я остановился как вкопанный, пойманный врасплох неожиданным поворотом мыслей в собственной голове.
Почему я должен уходить? Что тут неправильного, если даже Янтарь в самом деле привлекает меня? Здесь ни при чём то, что находится у неё под платьем; меня притягивает женская красота и женская манера поведения. Глядя на выступление талантливых актёров, мы восхищаемся их игрой, в то же время прекрасно понимая, что они не те, за кого выдают себя. Вот и здесь – точно так же. Это совсем не то же самое, что желать мужчину. Так чего я испугался?
Я быстро пересёк комнату и прежде, чем Янтарь успела что-либо произнести, припал к её губам в жёстком, требовательном поцелуе. Одной рукой я придерживал её за плечи, а вторая легла на её колено, грубо сминая подол платья. Меня охватила дрожь.
Рассыпавшиеся бусинки дробно застучали по полу, укатываясь куда-то в полумрак.
Янтарь не отвечала мне, но и не пыталась отстраниться; я почувствовал, как всё её тело напряглось и замерло под моими ладонями. В следующий момент она резко толкнула меня обратно в кресло, и я решил было, что на этом всё и закончится, но она, прерывисто дыша, перебралась ко мне на колени, и я почувствовал, что капкан захлопнулся.
Теперь уже она целовала меня с такой настойчивостью, словно от этого зависела её жизнь, и гладила моё лицо холодными узкими ладонями с такой трепетной нежностью, словно боялась, что я вот-вот исчезну. Я не стал сопротивляться, когда её чуткие пальцы принялись нетерпеливо расстёгивать мои штаны, и вскоре моя возбуждённая плоть напряжённо пульсировала, отзываясь на её умелые ласки, а мне оставалось только гадать, где и с кем она могла научиться таким вещам. Где и с кем. Впрочем, это не было важно, ведь я впервые встретил её лишь сегодня.
Этого ты хотел, Шут? Посмотреть, как я даю женщине по имени Янтарь то, чего никогда не получишь ты?
Она, казалось, не замечала, как жёсткая щетина у меня на подбородке царапала чувствительную кожу у неё на шее, зато прикосновение к твёрдым соскам, просвечивавшим через тонкую ткань платья, заставило её дёрнуться и резко втянуть воздух сквозь зубы.
Я не знаю, кем ощущаешь себя ты, но я вижу лишь Янтарь.
Янтарь немного подержала во рту два пальца, после чего запустила руку к себе под подол. Я рассеянно перебирал шелковистые пряди её волос, пока она, уткнувшись носом в моё плечо, ёрзала у меня на коленях, и мои мысли блуждали далеко от происходящего.
Ночной волк всегда охотно давал мне советы по поводу моей личной жизни, в два счёта раскладывая по полочкам любую сложную для меня ситуацию с присущей ему бесхитростной мудростью, но в этот раз он, наверное, долго хохотал бы, вывалив изо рта мокрый красный язык. Можно ли спариваться с Лишённым Запаха, если он ведёт себя как самка - обнюхивает меня, ухаживает за моей шерстью, подвывает нежно и с переливами, когда мы остаёмся вдвоём, и щёлкает зубами на Воющую Суку, стоит ей только появиться на горизонте?
Я едва не расхохотался сам, но Янтарь, плотнее стиснув коленями мои бёдра и зажмуриваясь от боли, направила в себя мой член, и вместо смеха с моих губ сорвался ошеломлённый вздох. Янтарь откликнулась сдавленным всхлипом, но тут же прикусила губу и, не дав себе передышки, принялась раз за разом приподниматься и опускаться вниз, до самого предела, охваченная какой-то ожесточённой решимостью. Ощущение казалось ярким почти до боли, так что у меня перед глазами замелькали разноцветные искры, но при этом я смутно понимал, что хотел чего-то другого. Глядя на гримасу боли, застывшую на лице Янтарь, и ощущая, как её холодные пальцы судорожно цепляются за мои плечи, я представил, какие нестерпимые эмоции захлёстывали бы Шута на её месте, как он стонал бы прямо мне в рот, отрываясь от моих губ, только чтобы снова и снова шептать моё имя. Я яростно обругал себя, когда этот образ чуть не заставил меня кончить, и попытался спастись от наваждения, вообразив себе Молли, какой она была в тот день, когда мы с ней предавались страсти на маленьком песчаном пляже. Но воспоминание, некогда подаренное Девушке-на-драконе, больше не принадлежало мне: красные юбки моей возлюбленной успели выцвести и потускнеть за протянувшиеся между нами годы, а разрумянившееся лицо со сверкающими глазами и упрямым подбородком было лицом призрака.
Я вынужден был снова открыть глаза, и мой взгляд неожиданно наткнулся на то, что до сих пор по какой-то неясной причине или, быть может, по чистой случайности, ускользало от моего внимания. Резная деревянная подвеска в ухе Янтарь. Я помнил, что в ней была спрятана серёжка Баррича, которую я некогда отдал Шуту. Чувства ко мне – вот что объединяло Шута и Янтарь. Эта истина полоснула моё сердце, словно острие ножа, разорвав все мои мысленные заслоны, как истлевшее тряпьё. Я больше ни о чём не думал. Я мог только конвульсивно прижимать к себе твёрдое, напряжённое тело, беспорядочно толкаясь бёдрами навстречу тому, чего недавно так боялся, и бессмысленно комкать ткань платья, мгновенно пропитавшуюся потом от прикосновения моих горячих ладоней.
Я мог обдумать всё после.
Но Шут не позволил мне и этого. Прежде, чем я сумел остановить его, он стянул с руки перчатку, кончики его пальцев со следами Скилла дотронулись до своих отпечатков у меня на запястье, и на короткий миг его сознание прикоснулось к моему жестом, более интимным, чем слияние наших тел. Шут вновь и вновь разбивался об меня, словно океанские волны при столкновении с гранитом. Воскресал и умирал, распадаясь на невесомые серебристые брызги, которые имели вкус соли. Но и я вовсе не оставался неизменным. Каждая отчаянная атака Шута въедалась в мою душу горькими каплями, ядом морского змея, спасительным лекарством, вселяя сомнения и внушая надежду, отдавая крошечные частички своей жизни, чтобы вдохнуть её в меня. И я знал: рано или поздно, если даже для этого потребуются века, уродливая стена, возведённая мной из одиночества, слепоты и глухоты, рухнет бесформенной грудой, и тогда мы с Шутом поплывём в едином потоке, слившись в одно блаженное сверкающее целое.
Я не заслуживал такой любви. Я отдёрнул руку так резко, как будто обжёгся. Шут продолжал сидеть у меня на коленях, и между нами слипалась вязкая влага, а в его погасшем взгляде отражалась обречённость.
И это была развилка дорог, та самая точка, после которой уже не могло быть никакого пути назад, так что я чувствовал, что стою на краю пропасти. Но возможность снова увидеть свет в глубине прекрасных золотых глаз, глядевших на меня теперь с таким отчаянием, стоила того, чтобы, превозмогая страх и сомнения, произнести:
- Любимый, я скучал без тебя.
Шут как-то рассказывал мне, что в той стране, где он родился, его имя не имело ни мужского, ни женского рода. Я тогда не спросил, как оно звучало на его родном языке, но теперь надеялся, что он поймёт, что именно я хотел показать, обращаясь к нему таким образом.
Шут порывисто прикрыл рот ладонью, тут же сделав вид, что в задумчивости потирает подбородок.
- Боюсь, это вызовет в замке множество сплетен, - произнёс он насмешливо, но его глаза вдруг стали влажными. И я понял, что прощён.